Последняя воля Нобеля - Страница 6

На туфле остались ее отпечатки пальцев, Кошечка была в этом уверена. Никаких улик на них не было, когда она отправилась в ратушу, но, сняв туфли перед бегством, «наследила».

Одному богу известно, где она ее уронила.

Впереди показался свет, и Кошечка поняла, что приблизилась к единственному обитаемому участку на берегу. Усилием воли она выбросила из головы мысль о туфле, сбросила газ и повернула с дорожки на шоссе. Между домами по обочинам дороги стояли осветительные фонари. Отжав сцепление, она покатила вдоль берега под уклон. На пристани тусовался молодняк. Ребята и девчонки равнодушно посмотрели на нее и, смеясь, вернулись к своим делам.

Кошечка понимала, что они увидели одинокого мотоциклиста непонятно какого пола в темных джинсах и в шлеме с забралом. Никаких особых примет.

Дорога закончилась, и Кошечка снова углубилась в лес, быстро взглянув на часы.

Она немного запаздывала — на минуту или две — из-за мороза. В тот вечер, когда она составляла схему пути, шел дождь, но дорога не была такой скользкой.

Она прибавила газу, и через мгновение случилось то, что должно было случиться.

Мотоцикл потащило юзом, и Кошечка почувствовала, что сорвалась с машины. Левая нога ударилась обо что-то и хрустнула под коленом. Затем она ударилась плечом, мгновенно его вывихнув. Потом последовал удар головой о землю, и мелькнула мысль: «Как все это не вовремя».

Придя в себя, она поняла, что лежит ничком на земле.

Черт, что произошло?

Вся левая половина тела пульсировала нестерпимой болью — от макушки до пальцев ног. Где-то сзади продолжал урчать мотоцикл. Даже фара продолжала гореть, освещая узкий участок леса.

Кошечка застонала. Что же теперь делать?

Она сняла шлем и прижалась щекой к холодной земле, чтобы успокоиться и взять себя в руки.

Во всяком случае, мотоцикл работает. Через землю Кошечка ощущала вибрацию двигателя. Но она — в отличие от мотоцикла — совсем не в порядке. Нога сломана, плечо вывихнуто. Она осторожно согнула корпус вправо.

Кажется, все нормально.

Она с трудом села. Левая рука безвольно повисла вдоль тела. Да, это вывих. Ей приходилось видеть вывихи у других, но с ней такое случилось в первый раз. Нога болела невыносимо. Кошечка чувствовала, как изнутри царапает кожу отломок большеберцовой кости.

Она поползла назад, пока не уперлась спиной в ствол дерева, и застонала.

С каждой минутой положение становилось все более безвыходным.

Пользуясь правой рукой и ногой, она приподнялась и хорошо рассчитанным движением бросилась вперед, уткнувшись правым плечом в дерево.

— О боже…

В левое плечо стрельнула непереносимая, немыслимая боль; она ухватилась за дерево и перевела дух, чтобы не упасть в обморок.

Кошечка собралась с духом и согнула пальцы левой руки, потом пошевелила предплечьем. Рука работала. Но с ногой дело обстояло плохо.

Осторожно наклонившись, она подобрала с земли шлем, потом подняла мотоцикл и перенесла через седло левую ногу. Прикусив губу от боли, поставила левую ногу на педаль, потом, вспотев от боли, устроилась в седле.

На какое-то мгновение она потеряла ориентацию. Откуда она приехала? Лес был одинаков во всех направлениях.

Черт, черт, черт!

Она посмотрела на часы: опоздание составляло уже тринадцать минут.

Напарник будет ждать ее в лодке у Торё полчаса, а потом, согласно инструкции, отплывет в Вентспилс.

Страх пронзил ее грудь, как кинжал.

Неужели этот идиотский заказ на проклятом Северном полюсе станет последним в ее жизни?

Она надела шлем, опустила щиток и включила передачу. Вывернув мотоцикл на дорогу, она поехала, как ей казалось, на юг. Левое колено торчало вбок под неестественно острым углом.

Анника тащилась вслед за полицейским офицером по переходам ратуши, ежась от невыносимых сквозняков. Наконец они вышли в длинный коридор. В конце его были видны старинные люстры; свисавшие на цепях с потолочных балок. Правда, лампы не горели, в коридоре было темновато и мрачно.

Анника прибавила шагу, поравнялась с офицером и, посмотрев на часы, раздраженно спросила:

— Долго это будет продолжаться?

— Сейчас посмотрю, правильно ли мы пришли, — ответил полицейский, остановившись.

Он взял Аннику за руку, словно подозреваемую, как будто опасаясь, что она убежит. Офицер постучал в дверь, на которой было написано «Бровалла», и Анника высвободила руку.

— Если бы я хотела убежать, то давно бы это сделала.

В комнате сидели двое полицейских в штатском и телевизионный репортер, женщина, которую Анника знала в лицо. Она горько плакала, а полицейский зло на нее кричал.

— Нет, это не та комната, — сказал офицер Аннике и так торопливо захлопнул дверь, что едва не ударил себя по носу. Уши его горели.

Они пошли дальше в странной тишине мимо серых дверей в серой стене. Потом они наткнулись на открытую дверь в кабинет, где полицейские только что начали допрос члена Шведской академии. Анника не слышала слов, но видела, что полицейский офицер что-то записывает, а академик нервно постукивает пальцами по ножке стула.

Надо все это запомнить, подумала Анника. И все это потом описать.

На эту сцену взирал и Рагнар Эстберг, архитектор, создавший ратушу. Его бронзовый бюст с непроницаемой серьезностью смотрел на происходящее.

«Мог ли ты себе представить, что здесь когда-нибудь случится что-то подобное?» — мысленно обратилась Анника к Эстбергу и была в тот же момент остановлена потной рукой полицейского.