Последняя воля Нобеля - Страница 59

— Убери машину! — кричал снаружи мужской голос. — Нельзя парковать машину на улице — неужели это так трудно понять?

— О нет, только не это, — побледнев, простонала Анника. — Где ты припарковала машину?

У Анны Снапхане округлились глаза.

— Перед домом. А что?

— Эта дорога не место для парковки! — кричал Вильгельм Гопкинс. — Открой дверь!

— Я тебя очень прошу, — сказала Анника, — отгони машину. Это сосед, он каждый раз страшно злится, когда кто-нибудь блокирует движение на дороге.

— Но я ничего не блокирую, — возразила Анна. — Я припарковала машину чуть ли не на тротуаре…

Звонок продолжал трезвонить, так как Гопкинс не убирал палец с кнопки. Анника бросилась к входу и открыла дверь.

На пороге высилась массивная фигура Вильгельма Гопкинса.

— Если это повторится еще раз, я позвоню в полицию! — взревел он.

— Это моя подруга, — принялась оправдываться Анника. — Она сейчас уедет.

Анна подошла к двери, отодвинула в сторону Аннике и, насмешливо глядя на мужчину, грубо выругалась.

— Как ты все это терпишь? — спросила она у подруги.

Пакет с сапогами висел на ручке двери. Анна взяла его и направилась к машине.

Мужчина сделал два шага навстречу Аннике, и она отступила в дом.

— Это моя подруга, она же не знала…

— Это все такие люди, как ты, — хрипло произнес Гопкинс. — Я точно знаю, что ты за человек.

Анника недоуменно заморгала.

— Что?..

— Ты из тех, кто мутит воду, кто хочет все изменить, но мы здесь не любим перемен.

Мужчина смотрел на нее несколько томительно долгих секунд. Потом он повернулся к Аннике спиной, спустился с крыльца и по вытоптанной лужайке пошел к своему дому.

Как он одинок, как беспокоен, как он раним! За десять лет до смерти Альфред Нобель пишет Софи Гесс:

...

Когда в целом мире ты остаешься один в пятьдесят четыре года и единственный человек, выказывающий тебе свои дружеские чувства, — это слуга, которого ты содержишь, в голову невольно начинают приходить мрачные мысли…

Сильнейший страх вызывает у него не смерть, а одинокий путь к ней: он боится остаться в одиночестве, лежа на смертном одре.

Его тревожат мысли о похоронах, о том, что будет после них. Больше всего он боится, что его закопают в землю.

Брату Роберту он пишет:

...

Даже кремация кажется мне слишком медленной. Я бы хотел, чтобы меня погрузили в серную кислоту. Тогда все будет кончено через минуту или около того…

Конечно, у него есть друзья, но часто это его работники. Конечно, у него есть родственники, но и они работают в его компаниях. Софи Гесс вышла замуж за жокея Капи фон Капивара (и теперь они оба пишут письма с просьбами прислать им денег).

У него двое друзей в Англии — Фредерик Эйбл и Джеймс Дьюар. Они работают в его британской компании, и Альфред щедро им платит.

Однажды ему докладывают о новом патенте: кто-то в Англии зарегистрировал изобретение, в точности копирующее его баллистит.

Кто-то украл его работу.

Эти кто-то Фредерик Эйбл и Джеймс Дьюар.

Альфред отказывается в это поверить. Отказывается! Он отказывается предъявлять им иск, им — его друзьям, но у него нет выбора. Процесс длится несколько лет, и Альфред его проигрывает.

К этому времени жить ему остается всего лишь год.

Седьмого декабря 1896 года он сидит за столом на своей вилле в Сан-Ремо, в Италии, и, как всегда, пишет письма. Он всегда пишет письма. На этот раз речь идет о поставках партий пороха из Бофорса, лучшего пороха, пишет он, и в этот момент происходит несчастье, он падает, он просто падает.

Рядом нет ни друзей, ни родственников, ни коллег. Слуги переносят его в спальню; итальянский врач диагностирует апоплексический удар.

Альфред пытается говорить. Он старается что-то сказать слуге, но память его сильно нарушена. Он, великий космополит, бегло говоривший по-русски, по-французски, по-английски и по-немецки, едва помнит шведский своего детства.

Он живет еще три дня.

Три дня он, парализованный, лежит в постели и пытается заговорить.

Слуги понимают одно слово — одно-единственное слово — «телеграмма».

Они отправляют телеграмму его коллегам в далекую Швецию, но те не успевают приехать вовремя. И он умирает, умирает в два часа ночи десятого декабря, умирает так, как боялся умереть: один. И рядом не оказалось никого, кто смог бы понять его последнее слово.

Четверг. 27 мая

Дождь полил как из ведра, застигнув Аннику под навесом для велосипедов на площадке детского сада. Она стояла, глядя на стену падающей с неба воды. До машины было десять метров; но чтобы до нее добраться, надо было пересечь этот океан.

«Я не могу, — подумала она. — Я больше так не могу».

Ноющая боль в груди не оставляла ее ни на минуту, изматывала, иссушала, уносила силы. Она попыталась глубоко вздохнуть и подняла руку, чтобы помассировать грудь, прогнать боль.

Дети были в безопасности. В комнате, где они кружком сидели возле воспитательниц, было тепло и сухо. Там были люди, которые позаботятся о них. Там были другие дети.

«Я не могу больше просто так здесь стоять, — подумала она. — Все будут смотреть на меня и показывать пальцем, недоумевая, зачем это она стоит тут, распуская сопли. Как это подействует на детей? Посмотрите-ка на эту дамочку, которая стоит там под велосипедным навесом — это не мама Калле и Эллен? Калле, почему твоя мама такая странная? Почему она стоит здесь? У нее что, нет работы?»