Последняя воля Нобеля - Страница 33

— Мы рады объявить, что «Меди-Тек» только что заключил соглашение о сотрудничестве с Каролинским институтом, — сказал он. — Это в высшей степени важная и многообещающая программа, рассчитанная на несколько ближайших лет. Бернард?

Профессор отступил назад, уступая место молодому коллеге.

— Я хотел бы начать с того, — заговорил Бернард Торелл низким мелодичным голосом, — что меня до глубины души потрясла смерть Каролины.

От снисходительной улыбки не осталось и следа.

— Каролина была моим первым наставником в мире науки. Могу лишь пожелать всем такого начала трудовой карьеры. Я до конца дней буду благодарен Каролинскому институту, без которого моя жизнь в науке была бы просто немыслима.

Сёрена Хаммарстена, очевидно, глубоко тронули эти слова, но было видно, что Эрнст Эрикссон испытывает страшную неловкость.

— Куда они клонят? — шепотом спросил Боссе.

— Мой послужной список и мои рекомендации, вероятно, способствовали тому, что «Меди-Тек» выбрал Каролинский институт для партнерства, но это ни в коей мере не было решающим фактором, — сказал Бернард Торелл и выдержал театральную паузу.

В зале наступила мертвая тишина. Бернард Торелл что-то шепнул Сёрену Хаммарстену, и Аннике показалось, что все журналисты наклонились в сторону президиума.

— Сто миллионов долларов, — бесстрастно заговорил Торелл. — «Меди-Тек» решил передать в распоряжение Каролинского института сто миллионов долларов. Сто миллионов долларов на будущие исследования иммунной системы, ее интерлейкинов и межклеточных сигналов, путей их передачи между различными структурами…

В зале возникла лихорадочная суета, особенно в двух группах ученых, сидевших в первых рядах. Ропот перешел в невыносимо громкий гомон, люди начали вставать со своих мест. Только корреспонденты продолжали сохранять невозмутимое спокойствие.

— Семьсот пятьдесят миллионов крон, — прошептала Анника, наклонившись к Боссе. — Много это или мало на такого рода исследования?

— Думаю, что довольно много, — тихо ответил Боссе.

Сёрен Хаммарстен призвал аудиторию к тишине, а потом заговорил:

— Большая часть этой суммы будет передана руководителю отдела эпидемиологии и молекулярной биологии Эрнсту Эрикссону для того, чтобы он смог запустить пятилетнюю исследовательскую программу. Эрнст?

Эрнст Эрикссон был худой, одетый в серый костюм человек с красными припухшими глазами. Костюм мешковато висел на его костлявой фигуре. Он протянул руку и взял микрофон.

— Правила нашего сообщества предусматривают, что мы обязаны принимать деньги только на предложенные нами проекты.

Эрикссон замолчал и обвел взглядом аудиторию, поерзал на стуле и приблизил микрофон к губам. Было видно, как у Эрикссона дрожит подбородок.

— Я хочу воспользоваться предоставленной мне возможностью, чтобы выразить протест против коммерциализации и духа наживы, который в последнее время пропитал Каролинский институт…

— Эрнст, — строго одернул коллегу Сёрен Хаммарстен. — Здесь не время и не место…

— Замолчи! — перебил его Эрикссон неожиданно сильным голосом. — Ты и сам прекрасно знаешь, что мы не можем делать вид, что этого конфликта не существует. Он ставит под сомнение не только независимость наших исследований, но и нашу беспристрастность при присуждении Нобелевской премии…

В первом ряду встали двое мужчин и принялись кричать на Эрикссона.

— Охрана! — снова произнес в микрофон Сёрен Хаммарстен. — Пришлите людей в зал Валленберга!

Эрнст Эрикссон тоже встал. Вслед за ним вскочили и обе группы ученых. Поднялся громкий крик.

— Что за балаган? — удивился Боссе. — Ты когда-нибудь видела нечто подобное?

Люди в темных костюмах снова вошли в аудиторию, но на этот раз им не удалось дойти до президиума. Навстречу им вышла Биргитта Ларсен в полосатом костюме и что-то сказала начальнику охраны. Охранники развернулись и ушли.

— Как сильно они разнервничались, — заметила Анника. — Что-то не на шутку их разволновало.

— Немезида, — сказал Боссе. — Их преследует Немезида.

— Представляю, как им страшно. Ведь одну из них уже убили, — поддержала Анника.

Кошечка изо всех сил впилась зубами в тряпку, чтобы подавить рвущийся из груди крик. Боль от перелома, случившегося после падения с мотоцикла, была ничто по сравнению с тем, что ей приходилось терпеть сейчас. Перелом начал срастаться, но неправильно, и врач-алкоголик, которого откопал где-то ее напарник, был вынужден снова ломать кость.

— Сейчас я наложу вытяжение и правильно сопоставлю отломки, а потом наложу гипс, — виновато объяснил он. — Прошу прощения, что у меня нет обезболивающих средств…

Кошечка лежала на столе в грязной кухне дома на окраине Юрмалы, в сорока семи километрах от Рижского аэропорта. Дом, в котором она сейчас находилась, был ужасно запущенным. Она никогда не могла понять, почему эти кретины, восточные европейцы, не следят за своими жилищами. Стены покосились, в помещениях сквозняк и дикий холод. На внутренней стороне оконного стекла наросла толстая корка льда.

— Сейчас приступим, — сказал врач, и Кошечка проревела в тряпку ругательства.

Пот струями тек но ее шее, она дышала с таким напряжением, что крылья носа прилипали к перегородке на вдохе.

Напарник вытер ей лоб грязной тряпкой, и Кошечка раздраженно отвернулась. «Проклятый любитель, — подумала она. — Болтался в Торё полтора часа, ожидая меня, хотя ему было четко приказано уезжать через полчаса».